Ничего не происходит

12. Кухня. МАТЬ, САНТЕХНИК

МАТЬ. Почему ты ушел тогда? Посчитал, что нельзя жениться на первой
любви? «Брак по любви — веселые ночки да черные дни»?
САНТЕХНИК. А! Прав умный человек: «Браки по расчету у нас
отсутствуют. Что ты можешь ей дать? Чем твое богатство от ее отличается?»
МАТЬ. Э… Женятся на дочках ректоров и директоров универмагов, на
дачах и машинах. На скромных девственницах и престижной внешности, на
квартирах и прописках…
САНТЕХНИК. Я женат на лучшей из жен — на свободе. Что бы ты ни
получил в браке по расчету — получаешь только раз: деньги кончатся, дача
сгорит, машина разобьется — а мымра под боком останется. С хорошей женой
сам все наживешь…
МАТЬ. Разве я не была бы тебе хорошей женой?
САНТЕХНИК. Я учился тогда в седьмом классе. И ты снилась мне каждую
ночь. Весной отец взял меня на охоту. Утром я проснулся в палатке: ветер
сдувал туман с озера, камыш белый от росы, вдали кричат утки… и я понял,
что отдам все в жизни за то, чтобы вот так встречать рассветы в незнакомых
местах, вдыхать незнакомые запахи, бродить по свету, обретать и бросать
снова. Это было как предчувствие судьбы — и самого себя.
МАТЬ. А если я мечтала о том же? И пошла бы за тобой?
САНТЕХНИК. Если б ты могла пойти — то не жила бы сейчас здесь. Ты не
могла… ты была другая. Такую я и любил.
МАТЬ. Ты думал только о себе. А меня сделал несчастной.
САНТЕХНИК. Нет. Всю судьбу человек с юности несет в своем характере.
Как в глубине души он хотел прожить жизнь — так она и складывается.
Человек всегда свободен — и в выборе, и в чувствах. Натура продиктовала
тебе твою судьбу, а мне — мою.
МАТЬ. Женщина уходит первая, если она поняла, что скоро все кончится.
Уходит, пока еще все хорошо, чтоб ничем не омрачать, не зачеркивать то
светлое, что было. Но почему уходит в никуда мужчина, когда все хорошо и в
его власти?
САНТЕХНИК. Однажды я сидел у тебя вечером зимой: музыка, свеча,
уют… и подумал о тех, кто сейчас в тайге, в тундре, варит в снегу чифир,
трет щетину на обмороженной роже, считает часы до рассвета, и дни до
весны, и километры до жилья, — и тошно стало, что жизнь моя проходит
впустую. Настоящего захотелось, крутого, борьбы, горечи; и я понял, что
это сильнее моего желания: это моя натура, для такой жизни я создан, и не
будет мне счастья и покоя, если проживу иначе, — одна тоска…
МАТЬ. А без меня не тосковал?
САНТЕХНИК. Еще как. Судьба мне, значит, тосковать.
МАТЬ. Ты нашел лучшую, чем я?
САНТЕХНИК. Лучше первой любви никто не находил.
МАТЬ. А… твой сын?
САНТЕХНИК. Гм. Эх. Я был бы плохим отцом…
МАТЬ. Славное оправдание, чтоб вообще им не быть.
САНТЕХНИК. Видишь — он выбирает мою дорогу.
МАТЬ. Послушай. А у тебя было много женщин?
САНТЕХНИК. А сколько полагается? Много — это сколько?
МАТЬ. Скажи честно — ты счастлив?
САНТЕХНИК. Да. Я ходил путями сердца своего.
МАТЬ. Я проклинала тебя. За твою власть надо мной, за то, что любила — а ты ушел. За боль, от которой не могла избавиться. И замужество не
помогло… Он был хороший человек, это я его искалечила. Поначалу мне
иногда казалось, что я его люблю…
САНТЕХНИК. Так, как меня? Ты хоть долго ждала меня?
МАТЬ. У девушек время идет так быстро. И когда созрела потребность
любить — она властвует и лепит твою жизнь как ей угодно. Сначала я
мучилась, как предательница. Потом… мы привязчивы, как кошки, покупаемся
на доброе отношение. А ты — ты помнил меня?
САНТЕХНИК. Всегда. На всех краях земли. Никто бы не поверил: я иногда
плакал…
МАТЬ (пауза). Неужели нам нечего друг другу сказать…
САНТЕХНИК. Нет. Жизнь все сказала. В двух случаях нечего говорить:
когда не виделись совсем недолго, и ничего не изменилось, — и когда не
виделись так долго, что изменилось все.
МАТЬ. Мне жаль мужа… хоть он и подлец.
САНТЕХНИК. Муж подлец, когда жена его не любит.
МАТЬ. Подлецов любят больше. Чаще. Почему?
САНТЕХНИК. Потому что подлец причиняет наибольшую боль, и лишь он
волен от нее избавить. Наибольшие переживания. Не любя, он ведет себя
именно так, как нужно, чтоб добиться любви. И женщина напрягает все силы
души, любя его.

Входит ОТЕЦ.

ОТЕЦ. Хорошо быть подлецом! Хоть бы двери закрыли.
САНТЕХНИК. Где знают двое — там знает и свинья.
ОТЕЦ. Вот уж поистине: люди просто садятся пить чай, а в это время
складываются их судьбы и разбивается их счастье.
МАТЬ. Если нет счастья — то нечему и разбиваться.
САНТЕХНИК. А если это счастье — то его и не разобьешь.
ОТЕЦ. Неслабо вы спелись, я гляжу. Вышел бы ты на минутку?
САНТЕХНИК. Жизни не хватило объясниться? (Выходит.)
ОТЕЦ. Нам надо спокойно поговорить.
МАТЬ. Как просто и обыденно все кончается, да?
ОТЕЦ. Ты не можешь в один миг зачеркнуть…
МАТЬ (перебивает). Могу. Мне было пятнадцать лет: с нами жила
бабушка, а ее единственная сестра жила в другом городе. Они все писали
друг другу, мечтали увидеться… да болезни, хлопоты… А потом бабушка
умерла. И сестра прилетела на самолете на следующий день. Вот тогда я
поняла, как просто делается все на свете: берется — и делается.
ОТЕЦ. Подожди! Ты не можешь прямо сейчас…
МАТЬ. Могу. На первом курсе у меня был обморок в анатомичке. А потом
мы там завтракали. А на практике мне было первый раз страшно, когда умирал
человек. Старик, третий инфаркт: он лежал в боксе на капельницах, под
люстрой, пульс нитевидный, зрачки на свет уже не реагируют; а в
ординаторской пьют чай — все средства исчерпаны, погибающий больной,
практически без сознания. Вошла сестричка и сказала, что он умер. Так
просто, будто укол сделать. Все вздохнули; доктор написал посмертный
эпикриз, а наши мальчики переложили его со стола на каталку и отвезли в
морг. Потом помыли руки, и все дальше пили чай. И все.
ОТЕЦ. Неужели ты хочешь…
МАТЬ. Хочу. А сейчас я хочу чаю. Без мужских истерик.