Глобализация стирает не все границы
— Возможно ли сегодня, в эпоху глобализации, когда стираются границы, когда мегаполисы обречены на постоянный приток новых жителей — приезжих из совершенно разных мест, — сохранять «код города», его лицо?
— Во‑первых, глобализация — это не равномерное расселение людей по глобусу. Глобализация всего лишь означает планетарные цивилизационные связи, соединяющие человечество в единое культурное и экономическое целое. И она не подвергает сомнению роль городов как таковых. Глобализация означает стирание различия между регионами и странами, но не между городом и деревней. Несмотря на то, что в нашу эпоху успешно пытаются устранить грани между расами, между народами и даже между полами. Но город и не город пока еще остаются.
А вот грань между населением городским и не городским, пожалуй, сегодня стирается. В России эта грань наиболее явна, потому что русская деревня и российский большой город — это два категорически разных образа жизни. Но если мы возьмем такую страну, как Германия или Бельгия, где деревушки находятся вблизи городов, то увидим, что там жизнь в пригородах принципиально мало чем отличается. И горожанин с негорожанином сливаются в некоего единого усредненного человека.
Теперь о том, что касается обреченности города на приток населения. Города ведь всегда жили за счет этого. Начиная с возникновения цивилизации, с самых первых государств. В городах жили ремесленники, чиновники, обслуживающий люд — они выходили из крестьянской жизни, потому что сельское хозяйство уже было в состоянии прокормить городское население, которое не производило продуктов.
Таким образом, что же мы понимаем под «кодом города»? Сейчас попробуем разобраться. Мы ведь знаем код как шифр, знаем, что такое «генетический код». Но кода города в общем и целом, думаю, не существует. Есть облик города, его функции, специфика, которые отличают его от остальной более или менее сельской местности. И так будет всегда.
— Однажды вы сказали, что в сегодняшней России полтора города: Москва и Петербург.
Вероятно, «целая единица» — это Москва, а «половинка» — Петербург? Означает ли это, что Петербургу придется смириться со статусом «великого города с областной судьбой», которому нечем похвастаться, кроме своего далекого прошлого? Приезжая в Петербург, вы ощущаете его провинциальность по сравнению со столицей?
— Вы меня не совсем правильно поняли. Я как раз имел в виду, что целая единица — это Петербург. Он был задуман как город, спланирован как город и построен как город. Москва же с самого начала росла несравненно более стихийно.
Что касается статуса великих городов с областными судьбами, таких в мире достаточно много. Некогда Ахен был великой столицей величайшей европейской империи, ставкой Карла Великого. А сегодня это просто небольшой германский городок со славной историей. Когда-то Рим владел миром, а сегодня это столица всего лишь сравнительно небольшой Италии — величайшего музея европейской цивилизации. Кстати, это в полной мере относится и к Стамбулу. А ведь когда-то Константинополь правил половиной мира. В немалой степени это касается и Лондона, в свое время диктовавшего всему человечеству его судьбу.
Или возьмем Нью-Йорк — город огромный, но никогда не был столицей. Или, наоборот, Бразилиа изначально была построена как столица Бразилии, но никогда не была великим городом.
Что же касается провинциальности, то это ведь не географическая удаленность от столицы. Это мировоззрение, идеология, дух. К сожалению, на моем веку Петербург во многом утерял свое значение. Ибо еще десятилетия назад он был населен людьми, представлявшими собой соль Российской империи, ее мозг, ее культурное наследие. В последние 20 лет это, к сожалению, размывается на глазах. И, к сожалению, как и ряд европейских городов, с каждым годом Петербург все более превращается в блистательный музей, который играет очень небольшую политическую и экономическую роль в жизни современной России.
Матрос, скотогон и писатель
За свою жизнь выпускник отделения русской филологии филфака ЛГУ 1972 года сменил множество профессий, никак не связанных с полученной специальностью. После окончания университета дипломированный специалист-филолог успел послужить в артиллерии, поработать матросом, пионервожатым, рабочим на бетонном заводе, землекопом и скотогоном. Писательский дебют Веллера состоялся только в 1978 году. Тогда в ленинградских газетах, а потом в таллинских появились его первые публикации.
А спустя четыре года свет увидел сборник рассказов «Хочу быть дворником». Книга понравилась и читателям, и критикам. В СССР ее перевели на несколько языков, а отдельные рассказы были изданы во Франции, Италии, Болгарии и Польше. Сегодня Михаил Веллер — один из самых издаваемых в России писателей.
Столица одна. Все остальное — провинция
— На ваш взгляд, возможно ли в будущем появление в России иных «центров тяжести», кроме Москвы и Петербурга? Скажем, Владивосток как «окно в Азию», к дружбе с которой сегодня прикладывается максимум усилий. Или Москва и Петербург навсегда обречены оставаться «двумя столицами»?
— Сегодня нам не дано знать, как повернется судьба России через 15, 50 и 150 лет. При сохранении сегодняшних тенденций развития Россия будет продолжать безлюдеть. Ее культурная и экономическая роль в мире будет продолжать падать, и никаких новых центров тяжести, разумеется, не появится. Если же, не приведи Господь, Россия распадется на несколько частей, здесь, конечно, Владивосток может быть столицей новой Дальневосточной республики, включающей в себя Сахалин, Камчатку, Колыму, Приморье, Дальний Восток. Точно так же, как, допустим, Красноярск может быть столицей Сибири, а Екатеринбург — столицей Урала и окрестностей. Сегодня мы не знаем, как это повернется, но такой вариант нельзя исключать.
Что же касается появления новых центров тяжести в России, какая она существует сегодня, с ее объемами и ее населенностью, то к тому нет совершенно никаких оснований. Более того, нет даже подозрений на этот счет.
— Если обратно вернуться к Москве и Петербургу, то какой вам видится их судьба? Можно ли говорить о том, что спор между «правильным городом» и «городом русским и естественным» будет продолжаться? Или противоречия между двумя столицами уже давно стерты?
— Я не совсем знаю, что такое «правильный город» и что такое «город русский и естественный», а кроме того, не понимаю, почему они должны спорить между собой? Если говорить о городе, который застраивался по какому-то плану и представляет собой какое-то единое целое, то действительно в России, за исключением Петербурга, таких городов никогда и не было. Если говорить о городе как о стихийно разросшемся конгломерате построек, то таковые практически все русские города. Это можно считать противоречием, скорее, в смысле философском, диалектическом, когда под противоречием мы понимаем различие.
Ну, а противоречия в смысле спора, вражды, перетягивания каната здесь, разумеется, нет. Если говорить о противоречиях между Москвой и Петербургом, здесь есть принципиальная архитектурная разница, принципиальная историческая разница в возникновении. Противоречия между столичным городом и не столичным, разумеется, тоже не может существовать. Столичный — один, а не столичные — все остальные. Разница между головой и телом, конечно, не будет стерта.
— Может ли нынешний Петербург быть генератором какой-либо идеологии, которая будет востребована за пределами города? С учетом того, что это самый европейский город России, впрочем, и самый имперский тоже…
Я не представлю себе идеологии, которая была бы востребована в границах города.
Идеология — это мировоззрение, построенное на основной базе какой-либо доминирующей идеи. Идеология привязывается к цивилизации, к культуре и к народу в определенный период, в определенной стране.
Поэтому создание идеологии в пределах города, я думаю, невозможно. Это понятие немного разных уровней. Генератором идеологии является некая интеллектуальная, социальная группа. Это может быть какое-то философское течение. Или социальное течение, представленное, скажем, революционной партией. Но не город, ибо в нем живут самые разные люди с самыми разными взглядами. Другое дело, что архитектура, сам облик Петербурга эстетически высоко организованы. Несравненно выше, чем в любом другом городе России.
Авантюрное путешествие
Как-то раз шумная компания студентов ЛГУ, встречавших 1969 год, заспорила: можно ли прожить без денег? Мнения разделились. Студент Веллер считал, что обойтись вполне возможно. И в качестве доказательства пообещал с началом лета добраться из Ленинграда до Камчатки с пустыми карманами, а потом вернуться обратно. И слово сдержал. Авантюриста не смутил даже статус конечного пункта: Камчатка была закрытой зоной. А значит, для ее посещения требовался специальный пропуск, который простому студенту никто бы не выписал. Помог дар убеждения. Ответственным лицам из компетентных органов ничего не оставалось делать, как поверить в то, что молодой практикант отправляется на стажировку в одну из местных газет.
Спустя несколько месяцев до места назначения — долины гейзеров — Веллер доехал, хоть и не без приключений: безбилетника ссаживали с поездов и не брали на борт самолета. Выход, впрочем, всегда находился. В одном случае спасала помощь посторонних людей. В другом — появлялась возможность подработки. А своим ленинградским друзьям скиталец высылал открытки из всех городов, в которых он побывал. По пути затерялась только одна карточка, отправленная из Владивостока.
«В России правит не закон, в России правят личные связи, личные отношения и личное влияние»
Ты из Москвы? Получи в морду
— На ваш взгляд, что объединяет и что разъединяет москвичей и петербуржцев?
— Прежде всего, это различия между жителями городов — столичного и не столичного. Это всегда будет разъединять. Россия — страна абсолютно «москвоцентричная». В России правит не закон. В России правят личные связи, личные отношения и личное влияние. Поэтому все люди, которые активно что-то делают, будь это бизнес, наука, культура, просто вынуждены время от времени ездить в Москву и там на уровне личных контактов, личных действий как-то курировать дело своей жизни.
В других странах иначе. Там можно жить в любом районе страны или даже за границей, и тем не менее твое дело будет крутиться, твой бизнес будет работать, твои научные исследования будут продолжаться. И не имеет никакого значения, где, например, находится университет — в Нью-Йорке, Бостоне или Калифорнии.
В России все выглядит иначе. Кроме того, уже 300 лет поговорке: «Гении рождаются в провинции, а умирают в Париже». То есть люди энергичные, предприимчивые, хваткие, умные, честолюбивые со всей страны стекаются в столицу. В России — это в Москву. Из чего следует высокий средний уровень москвича.
Петербург как город, где можно строить карьеру и реализовывать себя с каждым годом, все больше от Москвы отстает. Человек, который в Москве является фигурой второго ряда, сплошь и рядом по приезде в Петербург автоматически становится фигурой первого ряда, что мне, как потомственному ленинградцу-петербуржцу, весьма печально отмечать.
Когда-то в СССР на вопрос «Ты из Москвы или из Ленинграда?» следовали разные реакции. Потому что, сказав «из Москвы», человек мог получить по морде. А если бы сказал «из Ленинграда» — автоматически имел бы характеристику существа культурного, воспитанного, интеллигентного и бескорыстного.
Но в наше время, конечно, этот имидж очень сильно попортился в силу целого ряда известных причин. Раньше, если спрашивали на улице у ленинградца, как куда-то пройти, то рядом останавливалось еще несколько человек, и тебе читали краткую лекцию, куда ты идешь и как идти лучше. Сейчас большая часть прохожих не знает, где это, как это и почем это. Ну, а в Москве так было всегда. А что объединяет? Одна страна, один язык, один народ.
— Если бы книги «Легенды Невского проспекта» и «Легенды Арбата» были еще не написаны, они могли бы появиться в наше время? Кто бы стал их героями? И какие события из жизни двух городов легли бы на их страницы?
— Эти книги не о настоящем. Они о прошлом — как Ленинграда, так и Москвы. Я подозреваю, что и в наше время в этих книгах ничего бы не изменилось.
Дюма писал «Трех мушкетеров» в середине ХIХ века, а дело там происходит в середине ХVII. Это примеры очень распространенные. Если книга по самому настроению своему пропитана исторической иронией и ностальгией, то, написана он десятью годами ранее или десятью годами позднее, роли никакой, конечно, не играет. А вот история — это как раз то, что остается всегда с нами.
Оставьте первый коментарий