Беседа с Михаилом Веллером

Часть 2

Юрий: Откуда берётся мнение, что девчонки и мальчишки сегодняшнего дня щас всё бросят и ринутся книжки читать (в том числе и Набокова, что невозможно было купить даже за большие деньги лет 12 назад) …

Лаэртский: Кстати, извини, что перебиваю… у нас был как-то разговор, ты спрашивал: «Саша, ты добился всего, о чём мечтал…»

Юрий: Конечно! Ездит на эфир на «Линкольне»…

Лаэртский: Да, дескать… эфир, плюс возможность выпускать компакт-диски, студия… всё есть, но я считаю себя, например, обворованным, потому что то, что сейчас лежит везде на прилавках, мне было необходимо для более, может быть, полноценного формирования моей личности именно тогда, когда этого не было… Не надо говорить, что всё приходит вовремя, Юрий!

Юрий: Сегодняшние личности (не в смысле, что они ущербные)… их пинками не заставишь читать все эти книги, потому что даже то, что мы накупили из желаемого — по три года лежит непрочитанным. Знаю по себе и по знакомым — те вещи, которые я не мог достать тогда, я тут же купил — они все лежат.

Лаэртский: А потому что они все — младшие братишки и сестрёнки нас, гримленов…

Юрий: Сегодняшняя молодёжь… ей, в общем-то не до того, надо деньги зарабатывать, девчонку поцеловать — всё это денег теперь требует. Получается, искусство остаётся невостребованным. Если бы вы издали книгу в 77 году, это было Событие с большой буквы. Если сделать книгу в 96 году — то это совершенно проходной факт, который только апостериори, в конце концов может стать каким-то событием. Скорее всего, и не станет. Здесь очень сложно, потому что наличие всей этой фигни интеллектуальной — оно, во-первых, остаётся невостребованным, жизнь такая сложная… Во-вторых, без душка запретности уже воспринимается тихо и спокойно. Точно так же, как и с порнографией случилось — она никому не нужна, по большому счёту. Так же и интеллектуальные какие-то вещи.

Веллер: Юрий, давайте по порядку. Шо делали люди до эпохи всеобщего книгопечатания? Читали они книги?

Юрий: Не помню я уже…

Веллер: Они вообще редко умели читать. Монахи переписывали, кто переписывал — тот и читал. А что касается грамотеев — это по Стругацким. Грамотей — на кол тебя! Потом пошли печатные станки… что, пошли ерунду всякую печатать? Нет, Священное писание. А потом пошли уже умные книги. […] А потом началась всеобщая техническая революция, пришел XIX век. Кино не было, телевизора не было, дисков не было ни компакт, ни не компакт, и вот когда французские газеты изо дня в день гнали роман-фельетоны, того же «Графа Монте-Кристо» или «Трёх мушкетеров» — это заменяло и мыльную оперу, и сериалы, и телевидение и всё на свете, больше ничего не было. Вот там были тиражи. Вот там у писателя была слава. Кого больше — больше никого. В зал войдёт две тысячи, а газету можно загнать двести тысяч. Да по той же Франции. Были такие тиражи у газет. А затем появилось кино — важнейшее для нас из искусств, всё это закрутилось с начала ХХ века. В конце концов, литература — лишь один из родов искусства, и не нужно делать трагедии из того, что слову, написанному на бумаге, предпочитают слово произнесённое или образ, который сам по экрану бегает и так далее. Это ещё не трагедия, неважно в какой форме. Следующее — тому, что не читают, я не удивляюсь. Понятно почему, всё вы правильно сказали. А вот тому, что иногда всё-таки читают неясно зачем — тут удивляешься…

Юрий: Тяжело ехать, в метро радиоприёмник не принимает…

Веллер: Ну, плееры для этого изобрели давно, из моды они вышли уже давно. Да нет, для себя чего-то читают… книжки покупают, понимаете… Кто покупает — чёрт его знает. Всё-таки покупают… То, что сейчас серьёзная книга идёт тиражом 5000 экземпляров — это нормально! Потому что если все будут умными — а кто работать будет? Это была отдельная серьёзная работа, когда в стране любым тиражом, миллионы экземпляров расходились серьёзные книги. Потому что не фиг было работать, отрабатываешь свой номер от и до по Жванецкому — ты велосипед собираешь — 120, не собираешь — 120, хорошо-плохо — 120… А теперь энергия идёт во все стороны. Сейчас не время литературы, чего там… утрясётся-устаканится. Это ещё не худшее.

Лаэртский: Мы ранее затронули тему рекламы, которая, являясь наиболее массовым искусством, назовём это искусством — потому что снять надо грамотно, чтобы люди запали на эту наживку…

Юрий: Кстати, Феллини принимал участие в изготовлении рекламных роликов… лет 15 назад я читал заметку.

Лаэртский: Реклама — она наиболее воздействует на огузки… на людей — огузки, хлопушки… то есть очень усреднённая и очень тупая. Но. Если бы к вам сейчас пришёл какой-то человек и сказал: «Давайте, Михаил, мы на первой странице вашей книжки разместим рекламу сникерса…»

Юрий: Или предложил самому написать эту рекламу за определённые деньги.

Лаэртский: За большие достаточно деньги… Вы бы согласились? За большие деньги, явно не 1000 долларов.

Юрий: И чтобы все знали, что это ваша авторская фраза.

Веллер: Ах, чтобы все знали, что это я её придумал…

Лаэртский: Да.

Веллер: Значит, так… Я бы подумал. Я затрудняюсь ответить на этот вопрос до тех пор, пока предложения не последовало. В любом случае, я согласен его выслушать. Думаю, если бы я за большие деньги это сделал, я бы ощущал внутри, что всё-таки… Интеллигент всегда найдёт себе оправдание — да ничего, это всё равно сделает другой, да только хуже, и чего такого плохого в рекламе — но я бы сознавал: что-то не то. Если б мне предложили залудить «сникерс» на первой странице своей же книги — тут бы я очень крепко подумал…

Лаэртский: Скажите, ваше отношение к людям, которые как бы тоже занимаются деятельностью… не знаю, как назвать… ну, писательской деятельностью… Я недавно читал в рекламе, в газете, и мы тут при нашей программе выпускаем рекламную газету — там такие объявления, типа «Пишу поздравительные стихи». Мне совершенно непонятен этот феномен, с позволения сказать… кто может быть заказчиком у такого человека… Если я, например, захочу поздравить свою маму, Юрика или супругу — я уж сам найду ей какие-то слова, нежели какой-то дэмон напишет полностью дебильный стишок типа «Птичка прилетела…» Что это за прослойка, на ваш взгляд — заказчики и исполнители?

Юрий: Есть люди, которые могут не найти слова, зато они найдут бриллиантовую брошь. Ты явно бриллиантовую брошь не найдёшь… если только в автобусе едешь.

Лаэртский: У меня «Линкольн»…

Юрий: А бываешь в автобусах вообще?

Лаэртский: Честно — давно не был.

Юрий: На перекрёстке перед красным светофором глядь — брошь лежит. Вот. А человеку, который может подарить любимой «Мерседес», особенно Е-класса…

Лаэртский: Слова не нужны, да.

Юрий: Да ему и некогда, и как бы…

Лаэртский: Это всё немного не к теме, я хочу узнать — на ваш взгляд… на взгляд Михаила — что вы думаете об этих людях?

Веллер: Я думаю о них плохо и затрудняюсь высказать своё мнение прямыми словами в прямом эфире. Мне всегда были непонятны эти потуги к юбилею дорогого Петра Иваныча написать поздравление в стихах. И ведь нормальные ИТРы складывали какие-то рифмованные строчки. Я когда-то пытался, у меня всё равно не получилось. Я не понимаю — как, я не понимаю — зачем. Очевидно, это идёт от Ильфа и Петрова: «Сделайте нам красиво». Вот стихи — это поэзия, поэзия — это прекрасно, и значит, поздравить в стихах — лучше, чем поздравить в прозе. Это всё, что я могу сказать. Другому своего ума не вложишь, быть дураком не запретишь и чем бы дитя не тешилось — лишь бы не беременело. Что касается литературного заказа — я сталкивался с этим один раз. Иду по улице, никого не трогаю. Художники, портрет на заказ. А один какой-то несчастный сидит с пишущей машинкой и плакатик над ним, что он за 5 рублей (еще в тех, дореформенных деньгах) страница пишет рассказ на любую заданную тему. Дальше идёт по Бабелю, что за соответствующую таксу он там может вывести личного врага заказчика в каком-нибудь нехорошем или смешном свете. Друга, наоборот, облагородить. Мне стало очень интересно, я ему дал 5 рублей и попросил написать мне рассказ на такую-то тему. Парнишка, по-моему, оказался какой-то неудачливый абитуриент в Литинститут, он навалял двумя пальцами что-то ну ужасно скучное… Тогда я посадил его на табуреточку, спросил, про что ему написать, он заподозрил подвох… ну чего уже там — я ему настучал, сказал — гони пятерку обратно, моё лучше. И оставил его, сравнивающего эти два листика. Ну, может, нехорошо издеваться над человеком…

Лаэртский: Нехорошо-о-о-о, нехорошо…

Веллер: … но больше на этом месте я его не видел. Сменил занятие.

Лаэртский: Ну, вы в данном случае профессионал…

Веллер: Александр, есть много форм слабоумия, идиотизма и туманной жажды к прекрасному непонятно в каких формах. Формы бывают комические, бывают идиотские. Бог с ним со всем, если они безвредны.

Лаэртский: Если он там сидел, значит, хлопушки и огузки у него заказывали, значит, хлопушкам и огузкам дико нравилось. Я считаю, просто так он там штаны бы не просиживал. Именно по таким людям, типа того, которого вы встретили, можно оценивать… маркетинг проводить, что нужно людям. Может быть, всем писателям…

Веллер: Дорогой Александр!!! Чем это отличается от наших политических боссов, которые просто за бОльшие деньги покупают себе литературных негров из достаточно талантливых журналистов и литераторов, которым платят какие-то деньги, а затем помогают им издавать их книги, а за свои книги гребут гонорары на Западе, потому что гонорар и тираж книги некоего бумагомараки один, а политического босса в этой России — гонорары другие! Это то же самое — просто классы разные…

Лаэртский: У них, я думаю, время всё расставит на свои места и у них очень грустная участь… памятник им, как Пушкину, вряд ли поставят…

Веллер: Да? Это как Салтыков-Щедрин: «И обречены умереть в безнаказанности своего идиотизма».

Лаэртский: То есть, вы думаете, всё-таки…

Веллер: А вы посмотрите под кремлёвскую стену — кто хуже умер.

Лаэртский: Да… Не поспорить.

Юрий: Я-то от политики далёк от всей души… меня первая часть интересует этой нашей беседки… маленькой, ажурной… Представьте себе, Михаил — по поводу Николай Иваныча и прочих, кому пишут стихи… вы — никакой мужчина не застрахован, вы влюбитесь завтра в семнадцатилетнюю девчонку. Это совершенно легко представить… или что я влюблюсь в семнадцатилетнюю — я их очень люблю. И она обожает… ну, кого…

Веллер: Стихи!

Юрий: Нет, например…

Лаэртский: Меня.

Юрий: Вот, Александра Лаэртского. Александр Лаэртский поёт матом, она его слушает напропалую. А вы терпеть не можете в доме звучащие матерные песни.

Веллер: Выгоню из дома!

Юрий: Горячо её любя, будучи сексуально и психологически зависимым, регулярно её хотя, кормя её мороженым или кампари с апельсиновым соком — вы что, начнете втюхивать ей МоцАрта? Она вас прогонит просто. Если вы по жизни будете очень любить Николай Иваныча, который вам чинит машину или кран — вы что, будете наливать ему кефир, потому что это полезнее? Если вы искренне относитесь хорошо к человеку, а человек хочет, чтобы было красиво и в стихах — почему же это ублюдочно, почему это плохо? Ему надо, значит, дать в стихах — жёлтеньким фигакнуть.

Веллер: Надо. Здесь дело другое. Все-таки все — раньше или позже, так или иначе — находят себе компанию по себе. И вот одни пишут друг другу стихотворные поздравления, другие поют матерные куплеты, третьи слушают МоцАрта, четвертые сплавляются на байдарках, пятые, я знаю, занимаются рэпом, а шестые поедают на сцене сырую крысу…

Юрий: Да не зарекайтесь…. Влюбиться и подружиться можно с кем попало. Любовь зла — полюбишь и козла. Никогда не говори «никогда». Сейчас вы абстрагируетесь от тех, которые ходят на байдарках, завтра, опять же, та же девчонка скажет: «Я хочу в поход» — и дёрнете, как милый! Не сейчас — через 5 лет, может быть. В данном случае любая концепция гибельна.

Веллер: Речь не о концепции, совершенно согласен, а о том, что есть на самом деле. Помните, у такого Бернарда Шоу была такая штука — «Пигмалион»? Люди идентифицируют «свой-чужой» по выговору. От этого очень много зависит. У Бунина: «Он был красавцем, но вот он раскрывал рот и превращался в идиота». Так вот, от выговора зависит очень много. Когда юноша смотрит на девушку или наоборот… всё чудесно, но начинается некий выговор, вот… ну говорят просто по-разному… у нас это имеет очень большое значение, исчезает ну больше половины обаяния… НЕ ТО. То есть, может сказать девушка о хорошем парне: «Да, но он такой тупой!» Дурак, и прочее, и прочее. Понимаете, умственная разница, видная, большая, значительная между парой — женатой-неженатой, неважно — бывает весьма редко. А тогда, когда она бывает, то всё-таки на уровне вербальном, на уровне разговора её нету. Там может не быть никаких мыслей, могут быть пустые мозги, но они находят общий язык. Так вот, именно это нахождение общего языка — это чтобы вдруг вот он из одной корзинки, а она из другой — долго вместе не бывают…

[…]

Юрий: У меня к Александру, как к известному, популярному исполнителю, вопрос. На концертах легко видеть, что его любят слушать, от него мило ёрзают, пожимают плечиками и вертят шейками, головками там… такие интеллектуалки в очёчках…

Лаэртский: И в шубках.

Юрий: В шубках, в очёчках… в высоких шнурованных ботиночках. А нормальные такие девчонки, с бюстом, с талией, с бёдрами…

Лаэртский: Они в этот момент были на концерте ансамбля «На-На».

Юрий: Игнорируют, да. И, я думаю, любому мужчине охота, чтобы его красотки любили все-таки… миссы, мисски всякие. Интеллектуалки — они тоже хороши… когда борщ всякими кардамонами приправлять. Саша, ты испытываешь чувство неполноценности (не творческой, а мужской), что — когда же, блин, эти журналистки свалят и придут нормальные…

Лаэртский: Я испытываю чувство гордости за то, что то, что ты называешь «нормальными»… хлопушки там редко появляются, потому что, как только это начнётся — значит, я стал что-то не то делать. Критерий, знаешь, какой? Если какое-то вымя приходит, начинает наезжать, типа «такая хорошая музыка, а вот тексты ты бы не мог какие-то другие…» — то всё понятно, что с выменем нет смысла вообще ни о чём говорить… сразу.

Юрий: Я ж не про разговор говорю…

Лаэртский: А внешне, что ты имеешь в виду — совершенно нет. Мне очень приятно видеть именно эти лица…

Юрий: Ты хочешь сказать, что в твоих эротических мечтах, в предполлюционных снах может быть, если вспомнить какие-то другие годы…

Лаэртский: Ты имеешь в виду ранние, тогда ещё…

Юрий: До того случая.

Лаэртский: До того случая все мои эротические сны были связаны с одной женщиной — это певица Шаде…

Юрий: А у неё ноги не очень красивые, кстати.

Лаэртский: Я считаю, нормальные. Я как-то разглядел очень хорошо… когда она приезжала.

Юрий: Ракурс выбрал нужный…

Лаэртский: Какие слова некрасивые, Юрий!

Юрий: По-моему, ты скрываешь от нас что-то. Я же видел — то ли фрак, то ли смокинг… ты в чём выступал в «Пилоте», это как называется…

Лаэртский: Это был смокинг.

Юрий: Смо-о-окинг… Нормальный мужчина зачем наденет смо-о-окинг?

Лаэртский: Смокинг этот… у него история, знаешь, какая? На самом деле этот смокинг сшит из военного френча мною лично. Военный френч был зелёного цвета, а смо-о-окинг был потом покрашен в обычной советской химчистке в чёрную краску. А потом появилась мода среди рок-музыкантов вообще на чёрный цвэт и чёрная краска кончилась в химчистках… и когда я принёс следующее своё изделие, мне сказали: «Нету для тебя краски…»

Веллер: Я бы хотел спросить Александра, как он полагает (кстати, о музыке и о слушательницах) — почему Мерилин Монро была замужем за круто некрасавцем драматургом Артуром Миллером и любовницей достаточно красивого мужчины президента Джона Кеннеди, хотя могла успешно выйти замуж, скажем, за знаменитого культуриста Стива Ривса и прекрасно блистать с ним в паре. Две роскошные фигуры.

Лаэртский: Ну, мне кажется… две роскошные фигуры — они смотрятся как одна архитектура. Может быть очень красивый целиком город, например, Прага. Центр Праги настолько весь красив, что отдельные здания не выделяются. А она-то была умная женщина, подумала — если мы вдвоём будем такие красавцы, все скажут: «Какая красивая пара!» Если она пойдёт со своим мужем — с президентом она вряд ли пойдёт — все будут говорить: «какой урод и какая с ним замечательная девочка…»

Веллер: Знаете, то, что Миллер или Кеннеди были умными — это я слыхал… то, что она была умной женщиной — скажем так, здесь допустима дискуссия.

Юрий: А у таких всегда умные советчики есть.

Лаэртский: Да. Мама там…

Юрий: Опыт показывает, что у женщин такого уровня есть советчик один или два, которые ей раскидывают фишку идеально, на любой случай жизни…

Веллер: Это гипотетично. Я думаю, здесь вот ещё какая штука. Талант — это одно из проявлений избыточной энергии, избыточной витальной силы. Поэтому на талант клюют также и представительницы прекрасного пола. В том числе с отсутствием мозгов и наличием всех прочих выпуклых органов. Они могут ничего не понимать, но они на это тянутся, потому что это неординарно. Другое дело, какие формы принимает талант, но это уже детали.

Юрий: Я из этого понял, что Александр боится присутствия рядом с собой красивой женщины, чтоб красивеньким оставался он. Тёте Наде всё скажу.

Лаэртский: Кстати, насчёт Мерилин Монро я хотел сказать… мне кажется, представление о женской красоте меняется в последнее время всё быстрее. Если раньше считалось… взять, например, шестидесятые годы — женщины были, как с другой планеты… Согласитесь — в моде были такие толстые достаточно ноги… девахи такие, лёгкие их пальцы — ну, шестидесятые года, одним словом. Сейчас, мне кажется, происходят скачки уже пятилетками. Через пять лет красота меняется…

Веллер: Всё это придумывают дома мод, модельеры и манекенщики. Те, кто делает на этом бизнес, те, кто устраивает конкурсы красоты и прочее… потому что канон женской красоты с отклонениями, господствующими в эстетике — всегда был один и то же. Где поуже, где поширше, где кругло, где выпукло. И мужику всегда было нужно одно и то же, точно так же, как в принципе всегда оставался един канон красоты мужской фигуры. Всё остальное — это напластования, бросьте вы…

Лаэртский: С другой стороны, я не знаю среди своих друзей никого, кто западал бы на кукольную красоту. А именно кукольная красота была у Мерилин Монро. У Мадонны, у всей этой братии — она какая-то a la Барби…

Юрий: Особенная красота у Мадонны, особенная стать — это вы уж совсем, Александер…

Лаэртский: Кстати, ты знаешь, что Мадонна — это мужчина? Сейчас новости.

[…]

Лаэртский: В гостях у программы «Монморанси» писатель Михаил Веллер и московский журналист Юрий… Речь у нас, я так понял, сейчас пойдёт о массовых видах искусства…

Юрий: Очень массовых… К Михаилу вопрос, как к человеку творческому, всё-таки писатель и сценарист — это нечто родственное…

Веллер: Давил бы я таких родственников… продолжайте.

Юрий: Меня интересует… видимо, вы уже знаете, о чём речь… загадка сериалов. В чём их такая притягательность? Совершенно умная Женщина с большой буквы, умная до того, что не умеет даже приготовить яичницу — когда наступает «Династия», какой-то самый загадочный для меня сериал, рвётся к телевизору и не дай бог что-нибудь попросить налить или наложить в это время — будешь послан. То есть… меня всегда поражала способность женщин общаться меж собой в этаком духе: «Тут приходил Алик такой вот у него эта штука такая вот такое а у меня в общем всё такое вот…»

Лаэртский: Фу. Какая гадость!

Юрий: «… и так прикинь всё по-человечески такое вот Алик…» и так далее минут 45.

Лаэртский: А ещё есть у них выражение: «Ну, ты знаешь, Маша, я же такой человек…»

Юрий: Чисто по человечески…

Лаэртский: Кстати, вот я в ходе нашей внеэфирной беседы высказал мнение, что по-настоящему умная женщина, которая не может себе яичницу готовить, если она внезапно западает на «Династию» или на какую-то прочую скотобазу, то мне кажется, у неё больше понта — эта начитанность и неспособность жарить яичницу. На самом деле — дура дурой.

Юрий: Сама она ночами салаты крутит с наполеоном-тортом.

Лаэртский: Возможно. Бигуди там…

Веллер: Вы знаете, момент идиотизма здесь понятен. Трое мужчин совершенно солидарны в том, что эти безмозглые, казалось бы, фантастически бездарные сериалы, которые женщины смотрят… они по пояс туда влезают… вот в чём тут дело? Понимаете, какая штука. Понятно, что создатели сериалов отнюдь не ставили перед собой цели создать шедевр искусства. Они ставили цель заставить всех сидеть и смотреть. И вот свою задачу они выполнили на 5 баллов. Следовательно, они талантливые люди — чего хотели, того добились. Дальше надо только рассматривать этот феномен. Хорошо бы туда пригласить того парнишку, который когда-то из России через Аргентину, Мексику и так далее все эти рабыни Изауры и прочее… потому что вы что, ребята — «Династия» всё-таки что-то очень интеллектуальное. А вот все эти рабыни Изауры… когда я вижу этого «си-си»… я его иногда вижу — мне его хочется мордой об стол. Жутко противная морда.

Лаэртский: Ужасно…

Юрий: Он в Таллине, что ли, часто ходит где-то?

Веллер: А вы думаете, что эстонцы не смотрят мыльных опер? И фильмов не смотрят?

Лаэртский: А можно, я расскажу историю… о том, как я в прошлом году съездил в Ялту. Я имел ошибку остановиться в частном сэкторе по совету друга и снял двухкомнатную квартиру достаточно дёшево у такой знатной базедки с грудничком… такая хохлушка, которая при этом почему-то всегда говорила: «Ну, хохлы, они вот, там…» — но сама говорила это с таким конкретно их акцентом. Договор был такой — что она нам отдаёт ключи, приходит только за ключами по окончании срока. Однажды — звонок в дверь, там телевизор стоял… а до того она нам рассказывала, идёт какой-то сериал, вот «ты знаешь, так смешно тут хохляцкий перевод, я так смеюсь, а вообще я их не люблю…» И вот буквально через день она пришла и смотрела этот сериал глупый, выпучив глаза, и её вообще не волновало, чем мы занимаемся… и на следующий день пришла. Уже на третий день я ей сказал, типа нечего сюда ходить, забирай этот телевизор, на машине увози, где живёшь… мне телевизор был не нужен, я приехал на море плавать.

Юрий: Сань, она к тебе ходила…

Лаэртский: Я ездил с женой! Я бы тебя попросил! Юрий, ты так ругаешь сериалы, да и вы, Михаил… мне кажется, вы их тайком на видеокассеты пишете и смотрите.

Юрий: Меня очень прикололо, когда я загремел в больницу Первого мединститута года два назад… на меня, глядя, что я журналист с медицинской карты, накинулся весь персонал и требовал, что случится с Хулио с каким-то… На полном серьёзе, меня заперли в ординаторской, окружили двойным кольцом и стали вызнавать…

Веллер: Господа, в 1951 годе Рэй Брэдбери написал свой роман «451 по Фаренгейту», где уже писал про мыльные оперы, которые тогда уже были. С телевидением было потуже, оно только начиналось… А у него уже были стены, и в этих стенах шел бесконечный сериал, где участвовали родственнички, которые просто произносили фразы. И вот главный герой это всё ненавидит вместе с автором, который это всегда ненавидел… а вот жена говорит — нет, ты понимаешь, вот он сказал это, он сказал это — всё то самое, о чем мы сейчас говорим. Это некий суррогат психологии людей, некий суррогат отношений. Это некие условные сплетни, что-то такое между ними там происходит. Я однажды видел одну серию «Династии», там все были беременны и все не от тех. Значит, это отвечает психологии женщины. Будьте спокойны — психологи, которых приглашают эти ребята для консультаций, получают по высшей ставке, им есть за что платить. Потому что мы с вами сидим трое сильно умных — ничего не понимаем…

Юрий: Получается, что мы чего-то не знаем просто…

Веллер: Ага. Нас пригласили бы за настоящие деньги сделать такой сериал — мы б его не сделали, три таких образованных…

Лаэртский: Согласен…

Веллер: Бунюэль, Бунюэль… Это всего лишь эрзац.

Лаэртский: Скажите, у меня сейчас почему-то странная ассоциация возникла — да, эти люди, которые создают сериалы, эти переводчики ужасные, Людмила Гнилова и эта компания, которая вызывает у меня лично блёвные чувства… мне, правда, физически плохо, когда слышу…

Веллер: Это не для нас!

Лаэртский: Да, но согласитесь, что они сделали это гениально. И те и те. То есть, базетические просто западают на это на раз. Мне кажется, что эта гениальность из той же, так сказать, арии, что и гениальность Мавроди, что и гениальность Остапа Бендера, может быть…

Юрий: Я уверен, что Михалков не сможет ни за какие деньги снять сериал, который бы смотрели все наши женщины.

Лаэртский: Михалков уже снял таких сериалов — не бей лежачего. Там «Вокзал для двоих» — тот же сериал, не менее базедовый…

Юрий: «Вокзал для двоих» любимый мной Рязанов снял, и вы ничего не понимаете…

Лаэртский: Ну, вам видней.

Веллер: При чём здесь вокзал, при чём здесь Михалков? Я что-то немного не понял — где вода, а где имение? Вы понимаете, человек всегда приходит в сильное раздражение, когда он сталкивается в искусстве с тем, что не ему предназначено. Точно так чувствовал себя Хрущёв на той выставке, где он бегал и матерился. Это было не для него! Для него был этот… Герасимов, Пластов, Иогансон, «Допрос коммуниста» и «Фашист пролетел». Есть те, для которых эти сериалы, есть те, для которых рок, есть те, для которых ретро, есть те, для которых Моцарт… и так далее. Ну и пусть будет.

Юрий: Михаил, но каждая женщина, любящая жена, подруга, сожительница — она и требует, и любит, и мужчина к этому стремится, чтобы он приходил с работы, с фабрики, со студии…

Лаэртский: Пельмеша…

Юрий: Пельмеша, да. И она чтоб выслушала, он с ней говорит людскими словами, он ей рассказывает всё. Мужчина тут же забывается и начинает гнать, как в перекуре — что в Доме творчества, что в цехе. Мужики — они все примерно одинаковые, только пахнут по-разному. То есть получается, что они в тот момент нас всех дурят, женщины… потому что смотреть их сериалы просто сил нет, я сколько раз пытался, думал — идиот, сяду, отсижу… ни одной серии.

Веллер: Да они же нас не заставляют!

Юрий: Не-е-ет. Или умная, или хотя бы нормальная женщина — а многие обижаются. Вот у меня есть знакомая, подруга Илона (Илоночка, привет!) — она жутко обижается, когда её товарищ, друг, гражданский муж… он за какие-то два дня не даёт ей отчета о своей деловой активности.

Веллер: Юрий, позвольте вопрос. Скажите, что видит этот идиот, который два часа смотрит в телевизор, как 22 бугая гоняют по траве пузырь? Что он прыгает, что он орёт? Что он машет руками? Что там случилось?

Юрий: Я никогда два часа на это не смотрел. У жены у моей (я открою семейную тайну), когда мы были всего пять лет женаты, был аргумент: «Ты не настоящий мужик — ты газет не читаешь и хоккей не смотришь». Я серьёзный комплекс тогда заработал.

Лаэртский: А я вот сам попался на это дело — я тоже никогда этого не понимал, когда это вижу — быстренько переключаю. Но вот был чемпионат мира прошлым, что ли, летом — скажу вам честно, я на это запал. Причём я выбрал себе какую-то одну команду, по-моему, итальянцев, и за них болел. И когда их самый главный крендель с косичкой промахнулся на решающей — то я переживал очень сильно — может быть, это типа сериала… но, во-первых, практически прямая трансляция — то есть, это не сериал, Это мгновение было запечатлённое. И было видно, что идёт игра страстей его…

Юрий: А там очень сильна эмоциональная вовлечённость. Я случайно попал на хоккей на настоящий… меня по работе послали просто.

Лаэртский: Репортаж написать.

Юрий: Я никогда не был ни на чём…

Веллер: Я один раз попал на бой баранов — видели бы вы реакцию толпы…

Юрий: …я почувствовал, что я с безумным интересом смотрю на этот хоккей… подпрыгиваю.

Лаэртский: Ну это, в принципе… футбол — достаточно стратегическая игра.

Веллер: Вы возьмётесь утверждать, что в этом зрелище, которое футбол, больше информации, эмоциональной либо рациональной, нежели в сериале «Династия»? Где они всё-таки любят, страдают, обмениваются словами…

Юрий: В футболе они занимаются реальным действием с реальными задачами. В «Династии» они бездарно изображают.

Лаэртский: Там плохая игра актёров…

Юрий: Там плохая провокация зрителя, фиктивная. А футболист — он потеет по-настоящему, ему ноги отшибают.

Лаэртский: И к тому же здесь, насчёт сериала — это всё очень дешёвая игра мозга одного какого-то дебила.

Веллер: По-моему, вы ирландцы. Я тоже потею, но не требую, чтоб на меня смотрел весь стадион.

Юрий: У меня аж голова заболела… мужланы, потные, в грязной одежде…

Веллер: Какая разница, куда они его вкатят? Всё это — условные зрелища. Всякое искусство условно, об условности игры и говорить не приходится. Кому что. Значит, это соответствует какой-то психологической структуре и какой-то психологической потребности. То есть, один как-то отождествляет себя или ловит свой интерес в этом соревновании, в моменте физическом, а другая ловит интерес в психологических сплетениях судеб. То и другое — чушь свинячья, это эрзацы. Какая разница, какого цвета упаковка этих эрзацев — футбол или сериал? Это одно и то же.

Юрий: У Фассбиндера «Берлин, Александерплатц» — это великолепный сериал, где всё изображено с качеством «экстра» — он не вызвал никакой реакции. Там настоящие чувства плескались, там и бабы у Фассбиндера дородные сисястые всегда и мужики такие с присвистом…

Веллер: Александр, видите — а вы говорите «Мода не та»… Вот вам и бабы сисястые, а вы всё про моду на красоту.

Юрий: Кстати, Фассбиндер очень тщательно отслеживал всё это… Но его-то не смотрели! Там, где изображено всё то же самое, но по-настоящему, сильными художественными средствами — он не вызвал вообще никакого интереса у публики.

Лаэртский: И вот сериал с замечательным всё-таки актером Брюсом Уиллисом, который сейчас проходил — «Агентство «Лунный свет» — можно сказать, он тупой, неважно — в любом случае это Брюс Уиллис, а не какая-то мексиканская морда дебильная, которую, как включаю, меня тянет уже на рвотные дела.

Веллер: Тянет.

Лаэртский: Но, однако, эти все «Династии», «Санта-БарбарА» глупая — она пользуется бОльшим успехом. Чем целый Брюс Уиллис. Знаете, почему? Потому что там, где Брюс Уиллис, там очень красивые деревья, очень красивые помещения и люди тоже красивые, но красивые прозаично. А заметьте, все эти мексиканские дела — это опять та самая кукольность мерлинмонровская. Вот эти вымя ходят в каких-то там браслетиках и кофточках, которые в жизни вряд ли у кого-то в Мексике есть.

Юрий: Лубок.

Лаэртский: Да, мексиканский лубок. Кукла Барби такая. Кстати, Барби, убийца детей, она же тоже…

Юрий: Хорошо, что все наши женщины знакомые спят, а то бы точно без обеда… чётко.

Лаэртский: То есть, ситуация грустная…

Веллер: Что тут, собственно, грустного — и слава богу! Скажите, пожалуйста — вот она смотрит сериал, и она при этом не пьёт, не отбирает деньги, не идёт на панель…

Юрий: Лучше бы отбирала у кого-то…

Лаэртский: Нет, Юрий!..

Веллер: Ага. Усадите всех смотреть Фассбиндера, дайте всем высшее кинематографическое образование, пусть они все читают Марселя Пруста. Да, утопии прекрасны… мы, по-моему, немного отклонились от темы разговора. Есть эрзацы и они были всегда. Есть лубки и они были всегда. Есть спорт и он был всегда. Это разные системы условных возбудителей и условных сопереживателей. Это не должно проходить по графе «искусство». Это не искусство, а совсем другое.

Юрий: Понимаете, когда подпрыгиваешь оттого, что наступил босой ногой на окурок — это понятно, возбудитель случился — подпрыгнул. Но почему этот возбудитель так действует на людей — непонятно совершенно.

Веллер: Ну почему же непонятно, это так просто. Ведь наибольшую аудиторию в мире собирают не голливудские фильмы, а индийские, где всё очень просто — добродетель торжествует, порок наказан.

Юрий: Но в то же время ни один из наших сериалов, которые я застал в телевизоре… там всё просто, люди мы умные, все классные ребята, все начитанные, МГУ закончили. МГУ под боком. Никто не смог создать сериала даже там в десятом колене — получилось фуфло.

Веллер: Смешение французского с нижегородским. Рецепт неудачи — угодить всем. Как бы вроде и искусство, а вроде и сериал… а вроде бы и для всех, а вроде бы и неглупый… и получите ваш провал. Нужно разобраться, что ты делаешь, поставить себе ясную и чёткую задачу и работать на неё. Пожалуйста — искусство налево, мыльная опера направо.

Лаэртский: Мыльная опера — это как катышки… знаете, сырные катышки к пиву.

Юрий: Есть музыка. «Ласковый май» — очень талантливый мелодизм…

Лаэртский: Это тот же самый Сергей Мавроди.

Юрий: …плюс съедобная оболочка. Ну почему, если все знают, все бы хотели поиметь сериал как подложку для рекламы, все хотят денег. Почему же все такие умные ребята не наступили на своё творческое «я» и не сделали хоть один сериальчик? Не могут?

Лаэртский: Мы сейчас возвращаемся к разговору о том, что сейчас нам резко взять… мы тут сидим и денег не зарабатываем, а сейчас возьмём, выйдем на улицу, разгрузим автомобиль с картошкой и заработаем денег.

Веллер: Глупости. Заработает тот, кто гонит сюда эти автомобили.

Лаэртский: Но мы хотя бы чуть-чуть урвём! Хотя бы чуть-чуть. Просто лень им, лень, Юрий. Лень.

Юрий: Я думаю, что это главное оправдание несостоявшихся личностей.

Лаэртский: Я хочу ещё затронуть тему. Мы как-то замкнулись на том, что только женщины смотрят сериалы. Но… среди моих знакомых, конечно, таких людей нет, но я больше чем уверен, что есть и мужские, так сказать, особи, которые тоже упираются… вот он садится в такой засаленной майке, с брюхом таким, ставит на левое колено миску с пельмешами, на правое батон кладёт и смотрит этот сериал, выпучив глаза и ест эти пельмеша. Я уверен, что есть.

Веллер: Господа, я не знаю, есть ли вот… с пельмешками, потому что сериалы у нас хуже налажены… но то, что в Штатах эти ребята и называются «реднэками» — вот здесь у него гамбургеры, вот здесь у него банки с пивом, а вот здесь у него ящик с сериалом. Бывает, с бейсболом, но с сериалом тоже. Есть сериалы для мужчин, а как же. Например — «Команда А». Они в каждой серии бегают, взрывают, стреляют и спасают, при этом никого не убивают, такие хорошие ребята. А негру, который там есть, нужно просто давать «Оскара» — это прелесть, а не негр. Этот гребень, эта фигура, эта улыбка — совершенно замечательно. Вот вам мужской сериал. Точно такой же глупый, как женский. Просто бегают много. Экшен.

Лаэртский: Кстати, известный фильм «Голый пистолет», «С пистолетом наголо» — Цукер его режиссёр. У нас пользуется бешеной популярностью — я просто знаю среди видеоманов, любят его. Я сам иногда ставлю — действительно смешно, там есть хорошие перлы. Но почему-то там у них достойного места, как у нас, этот фильм не нашёл. Хотя юмор там больше их, чем наш. Может быть это, конечно, заслуга переводчиков, что они так адаптируют… но непонятно. Как вы считаете, в чём тут проблема?

Веллер: Бог его знает. Может быть разный уровень, разные особенности, кому что приходится, кому что в жилу. Бывает очень часто, что писатель, низко котирующийся у себя на родине, в соседней стране в переводах просто считается мэтром и главным в литературе этой соседней страны. Ну и крест-накрест. Вот и в кино абсолютно то же самое. Мне, например, не дано было понять, почему «Оскар» дали несколько лет назад за «Молчание ягнят». Боже, какое заурядное кино! Ничего не понимаю. И когда за пару лет до этого какие-то «Оскары» собрал «Однажды в Америке» Серджо Леоне… ребята, если я хоть что-то понимаю в колбасных обрезках, то всё, что сделал Коппола — это очень заурядная работа на тупых америкашек.

Лаэртский: Хот-договских таких.

Веллер: И когда я смотрю этот фильм… Коппола!.. Живая легенда Голливуда!.. Апокалипсис сегодня!.. Какая находка!.. Вертолеты сжигают деревню, а в это время играет «Полёт валькирий» Вагнера. Слушайте — это марш Люфтваффе, под этот «Полёт» они снесли пол-Европы и никто не считал это шедевральной кинонаходкой, ничего более банального и придумать нельзя. Нужно иметь, представляется мне, тупые американские мозги, чтобы «Крёстного отца» объявить шедевром кинематографии. Фильму «Однажды в Америке» «Крёстный отец» в подметки не годится!

Лаэртский: Согласен…

Веллер: Но в каждой избушке — свои погремушки.

Лаэртский: Кстати, такое же уникальное явление американского базедизма — гадостный ансамбль «Бон Джови»… который, насколько я знаю, там очень высоко ценится, хотя это такая подмётка сраная, простите за выражение… Юрий, вы же музыкант… своего рода… объясните — в чём секрет популярности «Бон Джови»?

Юрий: В моем понимании это объяснимо. Я ещё в школе заметил, что в определённом классе или в определённой школе какой-то, если школ много в районе, нравятся девчонки определенного типа. Молодой человек, особенно юноша, он ещё очень долгое время, до 18 лет… ну, до 16 точно, не способен оценивать женскую красоту. И если ему все говорят, что твоя подружка классная… в моём потоке любили девушек с рюмкообразными ногами, чтобы ляжки были широкие. А так как у нас носили платья с 6 по 10 класс, то к 10 классу платье оказывалось ровно по эти самые широкие. Я с ужасом взирал на них просто — не хочу никого обидеть, это никоим образом не соответствовало представлениям о красоте. Но все хулиганы ходили с такими девчонками. И, на мой взгляд, Джон Бон Джови — это та же самая девчонка, наречённая кем-то, надвинутая. Он классный парень, он весь такой с хаером длинным, он ездит везде с бабушкой, с семьёй… даже в Россию он приезжал со всеми родственниками.

Лаэртский: С собачкой.

Юрий: Он хороший американский молодой парень, хорошо воспитанный, красиво говорящий, не совершающий асоциальных поступков… при всех.

Лаэртский: При этом, однако, совремённый…

Юрий: И очень громко поёт. У него обязательно, как у всех Рамазотти и так далее, есть прозрачные струнные переборы минорного толка, которые всем ложатся на подогретую пивком душонку. И любой нормальный школьник, адекватный социуму, поймёт, что это нормальный парень, это классный парень, он может с надрывом, с хрипотцой пропеть, бацануть по струнАм. Вот Лаэртского — его хоть пинай, он не сможет так красиво сделать. А Бон Джови — сколько угодно, год за годом. Потом, я никогда не видел Сашу Лаэртского со всей семьёй где-то на выезде — максимум с тётей Надей на концерт приедет, то есть — он неадекватен явно, и не всякий школьник станет его слушать.

Лаэртский: Я предлагаю вам обратиться к нашим радиослушателям, вернее, нашим радиослушателям обратиться к нам. Чего-то я попутался. Доброй ночи, вы в прямом эфире, мы вас внимательно слушаем.

Слушатель: Здравствуйте, Саша, здравствуйте, ваши гости. Очень здорово, что вы говорите про Америку. Я очень давно считал, что есть какая-то иллюзия общеамериканская. Что Америка — это какой-то запад. Достаточно посмотреть на глобус, чтобы убедиться, что Америка — это на самом деле восток.

Лаэртский: Да, кстати, географический казус тут есть.

Слушатель: Потому что она справа находится просто. И все эти сериалы и так далее… обратите внимание, что, на мой взгляд, Америка, вообще, очень тоталитарная страна.

Лаэртский: То есть, там тоталитарная демократия.

Слушатель: Да, да, вот совершенно правильно вы выразились. Там все бросают курить, например.

Лаэртский: Или там все дружно, когда выбрасывают какой-нибудь новый альбом Бон Джови, они все выстраиваются в очередь.

Слушатель: Да, все в восторге. Либо все бросили пить, либо, там… я вообще не очень хорошо понимаю, как там дети рождаются.

Лаэртский: А я помню, знаете, там было такое движение — роды в воде.

Слушатель: Да, удивительно, что они все не утонули там.

Юрий: Есть некий продукт, который не тонет просто.

Лаэртский: Мы хотели устроить массовые роды в бассейне «Олимпийском» от нашей программы, спонсировать их, причём акушеры должны были быть в аквалангах, а роженицы — просто так.

Слушатель: И внизу там встречать детей, да?

Лаэртский: Да, но дело в том, что администрация спорткомплекса «Олимпийский» не пошла…

Слушатель: Воспротивилась.

Лаэртский: Да. Спасибо вам за звонок.

Слушатель: Да нет, вам спасибо.

Лаэртский: До свидания. Я предлагаю послушать композицию, после чего мы продолжим разговор с Михаилом Веллером и Юрием. Песня.