Слово – оно имеет цену

Извините: я не сжег себя и не убил редактора

Только что вышел фильм Алексея Германа-младшего о Сергее Довлатове, и обсуждение продолжается. Уместно напомнить еще раз, почему Довлатов эмигрировал. Не печатали, не издавали. Кто же не пускал его в литературу? Литература была советской – советские редакторы и не пускали. Ибо редактор был – линия административного соприкосновения писателя с тоталитарным Советским государством. Редактор был – функция, а не человек. Человек сочувствовал, а редактор отвергал.

Людям непосвященным слово «редактор» на самом деле непонятно.

В пушкинские времена редактор брал рукопись, читал, если решал издавать – отвозил в типографию, обсуждал с метранпажем формат книги. Наборщик набирал, корректор вычитывал, автор мог править гранки и подписывал; редактор ставил визу «В печать». Вот газетный редактор – это сложнее: часто сам писал, сокращал, правил. А редактор художественных произведений выступал диспетчером издательского процесса, будучи владельцем или наемным работником.

А в 1930 году в СССР уже шла первая пятилетка, и заработал призыв «Ударники – в литературу!». Безграмотные, но социально родные пролетарии и крестьяне пришли, чтобы писать. И грамотные, но социально чуждые редакторы, часто «из бывших», писали за них. Плакали и за нищую зарплату переводили бред на русский язык. Из шедевров помнится Иван Уксусов с фразой: «Коза кричала нечеловеческим голосом». Тот редактор был – литобработчик, соавтор, делал конфетку из навоза.

К 1978 году, когда Довлатов уехал из Союза, писатели давно были грамотными и образованными, после филфаков и журфаков, Литературного института и Высших сценарных курсов. И редакторы оттуда же! Часто редактор тоже был писателем! А ставки сохранились, и обязанности с полномочиями сохранились. И тогда советский редактор был, строго говоря, административно уполномоченным литературным обработчиком и предварительным цензором.

Советская редактура стала контрольно-регламентирующим подразделением государства по обязательному приведению литературы к единообразию: идеологическому и эстетическому. А эстетика прозы являет себя в стиле. Родилась поговорка: «Телеграфный столб – это хорошо отредактированная елка». Стиль норовили обстругать рубанком. Эпоха уравниловки.

Вот случай из жизни. Два редактора отдела прозы журнала «Нева», Самуил Лурье и Василий Цеханович, оба написали повести и оба опубликовали их в родном журнале с интервалом в два года. И сначала Цеханович редактировал Лурье, а тот молил ничего не трогать и плакался всем в коридоре, Цеханович же с иезуитской заботой приговаривал: «Так положено. Ну посмотрите – ведь лучше?» Через два года ситуация зеркально повторилась, и трясущийся Цеханович пил валерьянку и взывал к мировому разуму.

Сталь не виновата, если из нее сделали бандитский нож. Редактор, приличный человек, придавал смысл своей работе и подправлял любой текст, хотя бы просто меняя слова на синонимы. А уж внутренний цензор и в самом авторе сидел крепко… «Редакторы досаждали» – это пустые слова дилетанта. Редакторы душили, уничтожали, доводили до психушек и самоубийств. Именно через действия этих милых людей и было уничтожено почти поголовно мое литературное поколение – самое многочисленное в истории России. Выстоявших можно пересчитать по пальцам одной руки.

А вот после 1991 года редакторов стоит пожалеть. Нагрузки огромные, зарплаты маленькие, карусель издательского процесса, и редактированием заниматься уже некогда и незачем – и так дел по горло.

Я в советские времена прошел всю лестницу: был учителем русского языка, корректором, журналистом, редактором. И все редакторы мои 70-х годов – были именно литобработчики. У них не было золотых школьных медалей, олимпиад, и филфак ЛГУ редко, и теорию и практику русского языка они знали хуже меня: школа не та и нужда не та. Но они были – власть! В душе ненавидя государство – они сами были государством.

И когда сегодня доктор технических наук Григорий Шехтман пишет (см. «Сожгу себя под окнами издательства», «НГ» от 01.03.18): «Думаю, что в своей категоричности автор переусердствовал, уповая на «авторскую редакцию», он просто не понимает, о чем идет речь.

Слово – оно имеет цену. За слово нужно отвечать. Работа со словом, поиск слова, воплощение всего себя в слова – это и есть сущность и жизнь писателя. Ни в любви, ни в творчестве (это здесь одно и то же) помощник с разводным ключом и костылем не нужен. Я его не звал.

В 1977 году, когда редакции гоняли меня, как китайцы воробья, Шехтман был сорокалетним кандидатом технических наук с двумя высшими образованиями, и практику литературных публикаций не представлял себе, судя по его статье. Он путает редактора беллетристики – с научным редактором, который выверит факты. Сдавая нынче по 10–20 книг в месяц.

Доктору технических наук простительны некоторое простодушие и затруднения с чувством юмора. Поэтому элементы именно фольклорного представления об истории Шехтман и назвал «встречающиеся не так редко ляпы исторического плана». Господа, ну на обложке написано же «Легенды», в предисловии стоит же «фольклор», в экспозиции рассказа сказано: «Народ сам пишет биографии своих героев» – ну знаю я, что Моше Даян никогда не был в СССР, а директор Музея Арктики и Антарктики ругается, когда его опять спрашивают о маузере Папанина, который там никогда не висел. Но доктору технических наук приятно думать, что он знает историю лучше меня, и грамотный редактор лучше, а малограмотный писатель хуже. Интересные у них там нравы, в мире технических наук. Грамотные редакторы правят не очень грамотных ученых. Григорий Аронович, литературные редакторы чаще дамы и истории не знают вовсе. А научным редакциям художественной прозы не полагается. Не знаю, как у вас, в мире технических наук, а в литературе автор отвечает за книгу сам.

Редактор очень полезен малограмотным, не умеющим писать, чтобы доводить до ума сырые тексты, – это бесспорно. Это не значит, что всех надо «редактировать» – то есть подвергать литобработке. Томаса Вулфа – необходимо. А Хемингуэй – за правку убил бы.

…А с редакторами я воевал с 1974 по 1985 год. Это было время, когда выслали Солженицына, Галича, Зиновьева, уехали Гладилин и Аксенов, умерли Шукшин, Высоцкий, Трифонов. А редакторы были – передовой отряд государства по надзору за любым вольнодумством в тексте: стилистический контроль был идеологическим на уровне языка. Вот так-то.

С началом перестройки никого уже насильно не редактировали: и нужды нет, и дел по горло, и автор тут же к другому издателю уйдет.

И кстати – просветите, пожалуйста, как звучит «широко известная шутка», которую я переиначил в: «Критика – это когда он, критик, учит его, писателя, как бы он, критик, написал то, что написал он, писатель, если бы он, критик, умел писать». Вариант про взрослых и детей из рассказа «Хочу быть дворником» не предлагать.

Источник в Независимой Газете